Для меня работа в правительстве – это визит к зубному врачу

— Егор Тимурович, институт, который Вы возглавляете, называется Институт экономики переходного периода. По-вашему, российская экономика прошла этот период или мы все еще топчемся?

—Само определение «переходного периода» является некой общепринятой аксиомой, но если пользоваться определением переходной рецессии, которое ввел в научный оборот венгерский экономист Януш Корнаи, то в общем переходный период в собственном смысле этого слова, как постсоциалистический период, завершен. Конечно, у российской экономики, как и у украинской, и казахской, и литовской, и польской есть много проблем, которые требуют решения, но по большей части они  возникают и у тех стран, которые никогда не проходили эту масштабную социалистическую аномалию. В прошлом году мы даже задумались о том, не вернуть ли институту его историческое название, ведь первоначально он именовался как институт экономической политики. Но чем дальше мы углублялись в изучение уже новых проблем, связанных со стратегией развития, с долгосрочными проблемами, которые сегодня перед Россией, тем в большей степени убеждались, что этого делать не надо. Мы действительно вышли из постсоциалистического переходного периода, но только мы вышли не в стационарное состояние, а в глобальный мир, который сам переживает сложный переходный процесс.

— А как вы оцениваете экономическую политику, проводимую нынешним правительством?

— Я думаю, что те структурные реформы, которые были начаты в первый срок президентства Путина, были очень важными, позитивными и в целом крайне успешными. Например, удачной я назову налоговую реформу. Конечно, никто в мире не любит свою налоговую систему. Чтобы она всем нравилась, налоги должны быть нулевыми. Но в рамках возможного то, что было сделано в этой области в России – это мечта любого реформатора: добиться резкого снижения предельной налоговой ставки, расширения налоговой базы, упрощения налоговой системы и при этом выручить дополнительные доходы. Также остается очень взвешенной макроэкономическая политика (финансовая и денежная). Минфину и ЦБ удалось за это время сдержать рост непроцентных расходов, темпы укрепления реального курса рубля. Это заслуживает уважения. Очень хорошо помню, как в начале 80-ых  высокопоставленные деятели партии  рассказывали советским экономистам, что их заботы о том, что цены на нефть могут упасть, абсолютно беспочвенны и смешны, потому что машины все равно на воде ездить не могут. Это было ровно за три года до катастрофического шестикратного падения цен на нефть на мировом рынке. На самом деле проводить разумную финансовую политику в условиях крайне высоких цен на нефть, когда значительная часть бюджетных  и экспортных поступлений сильно  зависят от конъюнктуры рынка нефти, очень тяжело, потому что всегда есть соблазн включить временные доходы в финансовое планирование, как постоянные.

— Правительство уже поддалось такому соблазну, решив использовать средства стабфонда на решение злободневных вопросов. Вы считаете это правильным?

— Конечно, нет. Но беда в том, что сейчас со всех сторон идет мощнейшее давление: давайте  потратим стабфонд на это, на то. Никто не задумывается, а что будет, если цены на нефть упадут. Опять перестанем платить зарплату военным? Смысл стабфонда в том и заключается, что когда в мире аномально высокие цены на нефть, каждый лишний доллар за баррель - это лишний миллиард долларов доходов бюджета, а от падения цены на один доллар - один миллиард выпадающих доходов. Соответственно при дорогой нефти  надо накапливать резервы, правда, не забывая при этом   погашать внешний долг. А когда цены на нефть упадут, вот тогда можно тратить стабфонд, чтобы не допустить уменьшения пенсий, зарплат бюджетников. Зачем расходовать резервные средства, когда у вас и так высокие доходы, и вы при этом не можете покрыть свои расходы. Чтобы покрыть их, надо ориентироваться на логику бюджетного планирования, а не идти на действия, которые заставляют тебя включать в текущее финансирование  стабфонд.

— Может быть, проблема в неэффективности бюджетного планирования?

— Действительно, наша система бюджетных расходов - это реликт советского времени. Государство тратит налоги граждан на финансирование того, что оно имело  обыкновение финансировать в прошлом году, а в прошлом году оно финансировало то же, что и в позапрошлом. Деньги тратятся  не на услуги, а на сеть бюджетных учреждений. Я приведу вам один маленький пример, чтобы стало понятно, что у нас  вся система устроена так. Советский Союз был крупнейшим в мире импортером зерна, сегодня Россия же  - один из крупных экспортеров зерна. Для страны сейчас стоит важный  вопрос внешне-экономической стратегии — доступ нашего зерна на рынки Северной Африки, стран Персидского залива,  Европы. У нас есть атташе по сельскому хозяйству, но как вы думаете, в каких странах они работают? В тех, у которых Советский Союз покупал зерно: в Канаде, в США, в Аргентине, а отнюдь не в Марокко, в Южной Африке. А почему? Потому что так сложилось. Как только мы начинаем докапываться до нашей системы расходов, то выясняется, что вся она устроена именно так. То есть мы никогда не можем объяснить толком, зачем мы тратим деньги на атташе по сельскому хозяйству в Аргентине, которая  не будет покупать нашего зерна.

— То есть вы считаете, что структура бюджетных расходов нуждается в кардинальном изменении?

— Это даже не вопрос структуры, а проблема  организации бюджетных расходов. Речь идет не о том, сколько тратить на образование, сколько – на науку, а сколько – на правоохрану. Это политический процесс. Вопрос в том,  не на что, а как тратить. К примеру, поддержка науки: можно просто финансировать сеть бюджетных организаций, которые относятся к научной сфере либо  финансировать нужные государству или обществу научные исследования. Надо провести конкурсные процедуры, выяснить, кто может эти работы сделать лучше всех, заплатить ему деньги и т.д.

—Назовите основные проблемы, которые стоят перед экономикой страны? Какие из них можно решить быстро, какие – медленно?

—Повестка дня большая. Осталось очень много нерешенных проблем: не реформированы естественные монополии, не проведена реформа банковской системы, реформа системы  бюджетных расходов, реформа финансирования медицины, образования. Очень обидно, что с прошлого года структурные реформы резко затормозились и практически остановились. В 2003 предвыборном году решения по этим вопросам принимались. Администрацией президента была развернута неплохая работа над повесткой дня для следующего окна возможностей, а потом все остановилось. Насколько затянется эти процессы, покажет развитие событий. Проблема в том, что простые реформы, которые можно быстро провести, остались за нами, а перед нами реформы – технически непростые, то есть они требуют больших усилий по их выработке и реализации.  

Могу точно сказать, что будет решаться медленно. Это реформа судебной системы и административная реформа. Написать 7 страниц тезисов о том, что нужно делать для того, чтобы повышать качество судебной системы госаппарата, может любой интеллигентный человек. А вот для того, чтобы все это сделать, требуются колоссальные усилия и время. Качественная судебная система, суд, ориентированный на дух буквы закона – это то, что возникает в гражданском обществе, существует традиционно, формируется общественным мнением. Когда власть этого не знает, тогда реформы могут продолжаться до бесконечности. И даже если власть этого страстно желает, чего я сейчас не наблюдаю, то и тогда все равно нужен значительный промежуток времени, который измеряется не месяцами, а многими и многими годами. То же относится к административной реформе. Перестройка администрации, после чего  в каждом министерстве по два заместителя, а в правительстве – один,  парализует работу правительства на полгода, но все сделает ровным. Но как это осуществить на практике? Когда мы начинаем обсуждать проблему административной реформы, речь идет о том, а как нам реформировать ГИБДД, пожарную службу, санэпидемнадзор и многие другие организации. Как добиться того, чтобы они занимались не вымогательством взяток, а выполняли свои контрольные функции. Причем здесь нельзя действовать методом простого напора, нужно дать технические детали, иначе можно так отреформировать пожарную службу, что после этого сгорят три дома.

— А какие проблемы не могут решиться никогда ни при каких обстоятельствах?

— Я думаю, что нет таких проблем, это лишь вопрос времени.

— В последнее время и члены правительства, и независимые эксперты высказывают сомнения по поводу скорейшего выполнения задачи удвоения ВВП. Герман Греф считает, что быстрее, чем на 6,9% в год, ВВП расти не будет, а эксперты вашего института заложили на следующий год еще более низкий прогноз – 5,5%. Смогут ли власти исполнить требование президента – удвоить ВВП к 2010 (или хотя бы к 2012 году)? Если да, то какими способами это будет достигнуто?

— Наша стратегическая задача не удвоить ВВП за 10 лет, а потом, например, как Советский Союз снова начать разваливаться. Правительство должно заложить основы устойчивого, долгосрочного роста российской экономики в ХХI веке, создать такой механизм, который позволит России развиваться не медленнее, чем весь мир, в целом (это задача минимум) и быстрее чем мир в целом (это задача максимум). Сколько на это потребуется времени, покажет жизнь. На самом деле, научных оснований для того, чтобы точно прогнозировать темпы роста российской экономики на долгосрочную перспективу, нет. Для органов власти желать высоких темпов вполне естественно. Но было бы страшной ошибкой включать эти мечты в бюджетный процесс. Если мы будем планировать довольствие военнослужащих, зарплату учителей, врачей, исходя из гипотезы, что у нас ВВП на 8% больше, то можем столкнуться с очень серьезными проблемами.

— Одна из главных задач кабинета министров (с подачи Владимира Путина) —  это борьба с бедностью. Большой бизнес, понятно почему, эту идею подхватил. Олигархи стали учреждать стипендии для молодых ученых, покупать компьютеры для школ и пр. Это, по-вашему, искренний ответ на призыв власти или показуха, страх?

— Власть сделало бизнесу предложение, от которого он не смог отказаться.  Я бы не назвал благотворительность со стороны олигархов показушной. Отношение крупного бизнеса к разным формам такой  деятельности последние два-три года улучшается. Наш бизнес не имеет за собой истории 500 лет: она была прервана. Поэтому мы проходим весь путь, который проходил мировой бизнес на протяжении столетий, в очень сжатом временном режиме. Как ребенок, который взрослеет не по годам, а по месяцам. И до призыва власти бизнес оказывал спонсорскую поддержку в различных отраслях. Просто теперь он получил мощнейший сигнал направлять средства только на ту благотворительность, которая нужна. Вот когда вам скажут, а так сами не суйтесь.

— Вы смогли бы работать в нынешнем кабинете министров?

— Не смог бы.

— Почему? Вас не устраивает тамошнее окружение?

— Нет, просто не хочу. Я работал в правительстве обанкротившейся страны. Предшественники передали мне 16 млн. долларов резервов  и необслуживаемый внешний долг в 100 с лишним миллиардов, отсутствующие ресурсы продовольствия и неработающую государственную машину. И я вас уверяю, что работать в правительстве при такой ситуации, менее чем приятное. Поэтому для меня подобного рода деятельность ассоциируется прежде всего с визитом к зубному врачу: иногда это бывает необходимым, но не доставляет никакого удовольствия.

— Сейчас дела обстоят иначе, деньги в экономике есть…

— Вот именно потому, что сейчас они есть, меня туда никто не позовет. Когда деньги есть, там найдется много мастеров.

— История не имеет сослагательного наклонения, но исторический опыт многому учит. Что бы Вы сами сделали в начале 90-ых по-другому с учетом накопленного сегодня опыта?

— Приведу один пример. Я выступал на одном очень важном  семинаре специалистов по экономической политике в университете в Нюрнберге. Его вел замечательный экономист, создатель Чикагской экономической школы профессор Харбер. Я просто подробно описал макроэкономическую финансовую ситуацию в России конца 91-ого года, а потом обратился к присутствующим с вопросом, что бы они в этой ситуации сделали на моем месте. Министр финансов Мексики ответил, что лучше всего застрелиться сразу. Конечно, по технике, можно было массу вещей сделать иначе, лучше. Например, я бы по-другому устроил систему валютного регулирования, потому что эта система была сложная и запутанная и мы сами от нее отказались. При большей политической поддержки можно было бы либерализовать цены на топливно-энергетические ресурсы вместе с остальными ценам. Таких вот технических вещей привести можно довольно много, но суть в другом. Проблема была в том, что произошел крах старой системы института, которая не могла существовать без тоталитарного политического режима, потому что рыночная экономика на ней не работает, и отсутствие нового набора институтов, отсутствие действующего центрального банка, действующей таможни, действующей пограничной службы, армии. И вот это все создавало вакуум, которым было сложно маневрировать. Единственное, что было в стране, это 11 тысяч ядерных боеголовок. Пришлось проводить реанимационные мероприятия, а когда проводишь такие мероприятия, то приходится поступиться удобствами своего пациента.