Исторический контекст стратегических прогнозов

Ведущаяся в настоящее время работа над прогнозом социально-экономического развития России до 2030 г. представляется в высшей степени своевременной и актуальной. И дело не только в том, что правительству необходимо иметь в основе своей деятельности определенное стратегическое видение развития страны и мира. Еще более важно, что нынешний глобальный кризис подошел к своей решающей фазе, когда начинают выстраиваться контуры новой — посткризисной — модели развития. Именно сейчас формируется новая модель роста, которая предполагает появление новой технологической базы общества и соответствующей ей системы регулирования социально-экономических процессов, преодоление макроэкономических дисбалансов и выход на новую траекторию роста, появление новой конфигурации резервных валют.

Разработанный к настоящему времени прогноз предлагает три сценария развития — инерционный (консервативный), инновационный и форсированный (который иногда характеризуется как целевой).

Консервативный вариант предполагает инерционный рост замедляющимся темпом около 3%. Рост опирается на использование конкурентных преимуществ в сырьевом секторе при сохранении отставания в высоко- и среднетехнологичных отраслях. Предполагается обеспечение макроэкономической стабильности благодаря консервативной бюджетной политике. Модернизация в основном должна опираться на импорт технологий и оборудования. Соответственно, инновационная активность должна концентрироваться в основном в энергетике и сырьевых отраслях.

Инновационная модель дополняет консервативный вариант усилением диверсификации производства и экспорта, основанной на институциональной и производственной модернизации. Ключевым здесь является улучшение инвестиционного климата, стимулирование предпринимательства, заметное повышение качества государственных услуг и эффективности государственного управления. В технологическом плане предполагается активное развитие транспортной инфраструктуры, а также ряда традиционных для России технологических отраслей (авиационная и космическая промышленность, ядерные технологии, услуги, завязанные на космос, и проч.). Одновременно государство должно обеспечить глубокую модернизацию социальной инфраструктуры, обеспечивающей динамичное развитие человеческого капитала. Бюджетная политика в этой ситуации остается, по-видимому, консервативной. Рост ВВП здесь составляет порядка 4%.

Форсированный сценарий основывается прежде всего на структурном маневре, когда норма валового накопления основного капитала повышается до 30-33% ВВП (с нынешних примерно 20%) при одновременном сокращении доли потребительских расходов домашних хозяйств. Это означает активизацию использования национальных сбережений и усиление притока иностранного капитала до 6% ВВП. Значительно вырастают государственные расходы на производственную и транспортную инфраструктуру. Предполагается резкая диверсификация экспорта при увеличении экспорта машин и оборудования к 2030 г. в 10 раз, однако сам объем экспорта сокращается с текущих 27% ВВП до 19%. Существенно сокращается потребительский импорт. Кроме того, этот сценарий предполагает перелом демографического тренда и возрастание численности населения, в том числе в трудоспособном возрасте. Естественно, этот сценарий чреват макроэкономическими рисками, поскольку предполагает устойчиво дефицитный бюджет, рост государственного долга, дефицитность текущего сальдо платежного баланса. Это повышает уязвимость страны по отношению к внешним шокам.

Наличие трех сценариев, трех вариантов осуществления экономической политики, нацеленной на осуществление серьезных структурных преобразований, на модернизационный рывок в условиях глобального кризиса, является не просто логичным, но имеет глубокие корни в российской экономической истории ХХ в. Я имею в виду экономико-политические баталии и практический опыт 1920-х и 1980-х гг., причем в обоих случаях советское руководство столкнулось с серьезными структурными вызовами не только национального, но и глобального масштаба — и должно было дать на них ответ.

Именно в 1920-е гг. был остро поставлен вопрос о перспективах индустриализации и возможности решения этой задачи при сохранении рыночных институтов в СССР. Тогда сформировались три различных подхода к решению этой задачи, причем будущее продемонстрировало принципиальную их несовместимость.

Во-первых, индустриализация на основе развития аграрного сектора, формирующего ресурсы, которые постепенно трансформируются в промышленные инвестиции. Это была консервативная модель органичного роста, опиравшаяся на так называемую «генетическую» методологию планирования (опора на экстраполяцию существующих тенденций роста крестьянских хозяйств). К ее сторонникам можно отнести Н. Кондратьева, Н. Макарова, Л. Шанина, Альб.Вайнштейна и ряд других экономистов, группировавшихся в основном вокруг Наркомфина и Конъюнктурного института. Отчасти к ним примыкал Г. Сокольников, который во главе финансового ведомства был озабочен сохранением бюджетной и денежной сбалансированности. Суть модели состояла в том, чтобы, экспортируя зерно, накопить необходимые ресурсы для перераспределения в промышленный рост.

Во-вторых, более активная индустриальная политика, однако, не предполагавшая серьезных макроэкономических дисбалансов, но намечавшая более активные институциональные преобразования, т.е. более активные сдвиги в социально-экономической структуре общества. Здесь доминировало сочетание «генетического» и «телеологического» подходов к планированию, допускалась более активная финансовая политика по ускорению роста промышленного производства. К сторонникам этой линии можно отнести В. Базарова, А. Гинзбурга, а из политиков — Н. Бухарина. Этот курс можно определить как сбалансированную индустриализацию.

Наконец, в-третьих, курс на форсированную индустриализацию, при котором сбалансированность объявлялась «игрой в цифирь». Радикальные структурные сдвиги основывались на резком и насильственном перераспределении средств из потребления в накопление, из сельского хозяйства в промышленность. Естественно, это предполагало и коренную институциональную ломку во всех секторах народного хозяйства, а также радикальную макроэкономическую дестабилизацию. Фактическим теоретиком этой модели был Е. Преображенский, ее практиком — В. Куйбышев.

Хорошо известно, что именно форсированная модель в конечном счете возобладала и была реализована исключительно жесткими методами. Именно в это время были произнесены знаменитые слова, как нельзя лучше описывающие политическую суть победившей модели: «Лучше стоять за высокие темпы роста, чем сидеть за низкие».

Консервативный, инновационный и форсированный сценарии хорошо известны по опыту экономической политики 1980-х гг. По сути, они повторяют модели, называвшиеся тогда: застой, перестройка и ускорение.

Застой означал продолжение экономического развития, основанного на благоприятных внешнеэкономических факторах, при расширении импорта потребительских товаров и средств производства. Перестройка делала акцент на институциональные реформы, активизацию человеческого капитала (через антиалкогольную кампанию, гласность, повышение самостоятельности предприятий и трудовых коллективов, развитие кооперативного и индивидуального предпринимательства). Ускорение предполагало осуществление структурного маневра, нацеленного на повышение нормы накопления в ВВП при снижении доли потребления как основы для роста инвестиций и технологической модернизации. Последние два варианта сопровождались массированными внешними и внутренними заимствованиями, первоначально на технологический экспорт, а затем все более — на продовольствие.

Макроэкономические риски этой политики были понятны, поскольку само начало осуществления структурного и институционального маневров совпало с резким падением цен на энергоносители, формировавшими к этому времени основу стабильности советской экономики. Последствия не заставили себя долго ждать.

Разумеется, исторические аналогии ничего не доказывают и уж тем более не могут быть основой для экстраполяции. Они важны лишь для того, чтобы видеть возможные проблемы и быть готовыми к их разрешению.